|
Так же он предоставил нам краткий очерк своей жизни и
творчества. Настолько краткий, что уместился в одну строку.
Поэтому мы восстановим этапы творчества по его
стихотворениям. Родился он не в Москве, долго жил в
деревне Ахромово, Торопецкого района. Так и называется одно
из стихотворений о его малой родине.
Вообще, деревенский цикл, совершенно неожиданный для
современной поэзии, напоминает, как бы о чем-то совершенно
забытом нами. О деревенской прозе, писателях «деревенщиках».
Были такие. Стихи, как принято говорить, наполнены болью об
уходящей деревне. Но у Алабина они наполнены болью по уже
ушедшей деревне. По исчезнувшему, вымершему крестьянству.
Деревенская тема возможно очень обширна, но полностью нам
неизвестна. Стихи советского периода близки к поэзии
андеграунда. Среди них пророчества по скорой гибели
советской власти, заклеймены проклятиями большевики. В этот
период подвергался гонениям, выгнан с работы прошел
принудительное психиатрическое лечение. Конечно, с такими
убеждениями, поэт не мог учиться в советском ВУЗе. И тем не
менее, вроде бы учился и много и даже какие-то институты
закончил. Учился он химии в МХТИ им. Менделеева, в ГИТИСе, а
также на катехизических курсах. Работал в храмах чтецом.
Религиозные стихи превалируют в его творчестве. Это
христианская поэзия, полная воздыханий к Богу. Автор много
работал работал в разных театрах, снимался в кино, подвизался
в редакциях и издательствах. Стихи последнего времени
обращены к друзьям. Среди них много шуточных стихотворений.
Для Алабина характерен классический, традиционный стиль,
мистичность, глубина стихотворений всегда подчеркнута не
только философскими размышлениями, но и историческими
параллелями. Он укоренен, как бы врыт в историческую Русь.
Это свойство говорит, что мимо этой поэзии все-таки
невозможно пройти.
Катя Карне
Ахромово
Вот и старая запруда,
мельница стояла где,
механическое чудо,
отраженное в воде.
Тина, зелени разводы,
засорился наш родник.
Ныне сонны, праздны воды,
водопад веселый сник.
Чуть заметная тропинка,
хлещут прутья ивняка,
выхожу я по старинке,
чтоб дойти наверняка.
Недокошенная пойма.
Перестойная трава,
ближний лес стоит нестройно,
вдоль реки лугов канва.
В том же месте переправа
на веревке верткий плот,
для ребят была забава
и предмет больших забот.
Плещет рыбка недотепа,
любопытная плотва.
Речка с именем Торопа
под плотом журчит едва.
На холме, по-над рекою
первая видна изба
твердой плотницкой рукою
чья-то срублена судьба.
Вот Ахромово деревня,
Наконец, дожил до дня
и увидел вновь, издревле
здесь жила моя родня.
Дуб
Наверно теперь удивятся иные,
что некогда в центре Москвы
привольно стояли дубы вековые
в раскидистой сени листвы.
По скверам, бульварам зелёное племя
на смену пришло молодцам,
и трудно узнать в них то древнее семя,
но есть в них подобье отцам.
А кой-где покуда кряхтят ветераны,
Шумит, не сдаётся сыр-бор,
и чёрные дупла зияют, как раны,
и редок кудрявый убор.
Хожу по Москве, по Тверскому исправно,
ведь здесь мне особенно люб,
стоит богатырский пра-правнук державно,
знакомый черешчатый дуб.
Он всех удивляет спокойною мощью,
(тот ствол не в единый обхват),
и дремлют веками древесные толщи
вот богатырям древним брат!
Возможно близнец, или попросту тёзка
тогда подвернулся Илье
и, вырванный с корнем, прошёлся он хлёстко
и гибель принёс татарве.
Был жёлудь посажен рукою Петровой,
он рос вместе с ростом страны,
и был у России воспитанник новый
росток невеликой длины.
Он видел горела Москва под французом,
Был в пламени самом юнец,
Но сгинули шеры с награбленным грузом
и ждал их бесславный конец.
Стоял он зимою, летами уж полный,
с заката восстали на ны,
и чёрной метели фашистские волны
разбились в подножьи Москвы.
Тот кряжистый воин на главной границе,
стоит на последнем кольце,
зелёной кольчугой жизнь наша хранится
в иголке, в шкатулке, в яйце.
Пусть новую гибель сулят вражьи вои
напружены кольца годов,
вплоть до сердцевины все слиты с тобою,
в них сила не знавшая ков.
И шумный бульвар хоть становится тесен,
машин беспокоят рои,
не точит жучок, не приблизится плесень,
пока не срубили свои.
Не скальтесь напрасно зубастые пилы,
пусть нечисть ведёт легион
и всех архитекторов двигнутся силы
с проектом, кошмарным, как сон,
всё ж сердце спокойно,
покуда святыни не попраны в сердце Москвы,
горят куполами они золотыми
в раскидистой тени листвы.
Чужой праздник
«И видел я, что одна из голов как бы смертельно была
ранена; но эта смертельная рана исцелела. И дивилась вся
земля... и поклонилась зверю... и даны были ему уста,
говорящие гордо и богохульно»
Апокалипсис 13. 3-5.
Несут кумиров страшные иконы
И кланяются мертвой голове,
И строятся на площади в колонны,
И гул «ура» несется по стране.
И крепнет рев «да здравствует» и «славы».
Вот оживет гнилая голова,
И языком картавым и лукавым
Заговорит надменные слова.
Свершится откровенье Иоанна
(О, Господи, дай чаши сей не пить.)
Твердят о лжепророке неустанно,
Что жил он, жив и будет вечно жить.
Тот квартерон вражды глухой мессия.
Не с плотью он, а с Богом воевал
И думал, что за ним пойдет Россия,
И в ненависти он её топтал.
Как праздно, как непразднично на сердце,
Пустуют церкви в окаянны дни.
На улицы выходят иноверцы
И жаждут развлечения они.
1 мая 1975 г. (Квартерон - в нем четыре крови)
«Борис Годунов» -
запрещенный спектакль театра на Таганке
Невидимкой царевич Димитрий
На ножичек налетел -
Среди матушек Одигитрий.
Мученик темных дел.
И мученья царя Бориса
Воздаяния смутных времен.
Хорошо разыграли артисты
На Таганке порок заклеймлен.
На невидимой этой премьере
Невидимкой построен народ
У стеклянной стены в интерьере
Невидимку Любимого ждет.
Это столб соляной, это Лия
В моей израненной судьбе.
Все помню я, гостиница Россия.
Бассейн Москва, я думал о тебе.
1982
Рассвет
Бродят сумерки, плутают,
слуги света не спешат,
приближаясь полутают,
совершается обряд.
Час единственный, блаженный, -
без насилия, борьбы,
мрак редеет постепенно...
света нет, но нет и тьмы.
Примиренье. Равновесье.
Гармоничный переход
из ночного мракобесья
в ослепительный восход.
В свете матовом рассвета
тень ушла от смутных тел,
нет контрастов. В свете этом
все похожи, всякий бел.
Суток малое мгновенье
утро, я в тебе живу.
Вижу светопреставленье
не во сне, а наяву.
Взрыв церкви
Я слыхал отзвук отгремевших гроз.
Из дрогнувших деревушек,
Словно птенцы из гнезд
Вываливались церквушки,
Невестушки ждет вас Христос.
И взлетали в огне, будто к цели,
Не рассыпались, падали целы,
Спаянные не цементом,
Целомудрием, чистотой,
Воскресению монументы
На желтке и воде святой.
Не дождавшиеся жениха
Мученицы сталинских выжиг,
Не признававших греха
Кроме партийных интрижек.
И за осыпавшейся штукатуркой,
Открывались, солнца ясней,
Конвоирам, зэкам, придуркам,
Видения Судных Дней.
Осень
Я прихожу к тебе как грусть,
Дождём налившийся в дрезину.
Я прихожу к тебе как груздь,
Не поместившийся в корзину.
Я прихожу и хмур, и груб,
Так волокут колун к колоде,
Как обмельчавший русский рубль,
Щенком утопленный в колодце.
Я прихожу листвой к земле,
И дождь почесывает спину,
И шепчет о всемирном зле.
Меня сметают, да не скинут!
Я прихожу как дым в костер:
Огню и хворосту не нужен,
Но кто-то сел, глаза потер,
Смешные слезы льются дружно.
1992 г.
Отрывок воспоминания...
...И брызжа слюной, как из шприца,
Кричал психиатр на меня:
«Зачем ты молился, тупица?»
Допрашивал, в чём-то виня.
Но я им не выдал и малость,
А я предпочел в сторожа,
И сердце не раз моё сжалось,
Ломалось, как крылья стрижа.
Отняли мой крестик, иконку
(с крестом на Голгофу нельзя?)
И дали кровать, а не шконку.
Тюрьмою мне стала крыза.
И веру лечили, как приступ,
Диагноз христианин,
Теряю сознание... Быстро
Подействовал аминазин...
Последний житель деревни
Мне дедушка старенький сказывал
Как в детстве он голодал
И помнить об этом наказывал
И я ему пообещал.
- Помню, едали мы хлебушек,
Не хлебушек был, а беда,
Сжевали зимой все последышки,
Три четверти в них лебеда
Замесишь мучицу дрянную,
Чернуху ржаную спекёшь,
Наполовину овсяную,
Хошь не хошь, а заржёшь.
И мякину мешали с полбою,
Не хлеб, а название одно,
И то ели мерой не полною,
что завтра то есть суждено?
По лавкам лежим, и кончаемся.
Добрались до семенных,
Кое-как до весны и промаемся,
А кого-то и нету в живых...
Но помещик не знается с горем,
Собрал недоимки с крестьян,
Задешево продал за морем,
Доволен, весел, румян,
А помещику мало заботы,
Что крестьян он своих разорил
И безделку голландской работы
Ценой дорогою купил.
Мне старенький дедушка сказывал,
Житель вымерших деревень...
А я любопытство выказывал,
Чтобы тень не нашла на плетень.
- Корой да горохом и выжили,
А вскоре помещик убёг,
Потом из нас силушку выжали,
Ссылали в Сибирь, на Восток,
Всех дельных, да крепких, смекалистых,
Кто знал сроки сеять и жать
И больше мы не видали их
Живы ль, нет, ничего не слыхать.
Был и сам он когда-то хозяином,
Но остаться пришлось без сапог,
Твердое дали задание:
Всё хозяйство пошло в продналог.
- Присылали потом председателей,
Кто работы крестьянской не знал,
Мы думали, это предательство,
А назвали колхоз «Идеал».
Мне старенький дедушка сказывал
Под Москвою как он воевал,
Как пулей его фриц наказывал,
А дедушка не отвечал...
- Наших сильно в войну поубавило,
Но вернулись под отчий кров,
Скоро новое вышло правило:
Сдать на мясо овец и коров.
Собственность всю ликвидировать,
Ставить крестики- трудодни.
Так вот и стали лидировать
Старики на деревне одни.
В дальний город подались внучатки
Дети послевоенных лет,
- Ни плуга не знают, ни жатки
Таких не видал белый свет.
Так вот почему опустели
Нелидово и Кресты
Пунёвка и Коростели
Пусты от версты до версты...
Ахромово, Хмельники, Лыково,
Орлово, Алексино, Сож,
Голочёлово, Павлово, Зыково,
Алексеевка, всех не сочтёшь.
Так ровесник века рассказывал.
В жизни многое он повидал,
И запомнить накрепко наказывал,
А я это, в общем-то, знал.
Глядится на горке Нелидово
Наверное, в поле народ,
Просто он стал невидимым...
И уже никогда не придет
Михаил
Никто, как Бог
Полков небесных воевода,
архистратиг бесплотных сил,
царит в зените небосвода
святой архангел Михаил.
Престолы, власти и начала:
всего чинов небесных семь;
свята от серафимов слава,
свята от херувимов сень.
Когда, грозя, восстал Денница,
никто ответствовать не мог,
но меч сверкнул светлей зарницы,
как гром слова: «Никто, как Бог!»
И с неба пал гордец бесславный,
все семь кругов поколебав,
с тех пор он просто бес, но главный,
гордится этим, даже пав;
но держат слов его оковы:
«Никто, как Бог! Никто, как Бог!»
Слова архангела суровы,
и приговор его суров,
и для врагов ужасно имя,
гремит везде: «Никто, как Бог!»
Пылает бездна иссинь-синя,
сигают черти стаей блох...
А нас, возвышенным тем словом
хранит архангел Михаил
под невещественным покровом
над нами распростёртых крыл.
19 сент. Чудо Архангела Михаила 2010
|
