 |
Моя природная любознательность не ограничивала никогда меня
никакими рамками. И мы часто заводили с ним разговоры о
жучках и паучках, о жизни которых Вилли знал, кажется, все.
Однажды он рассказал мне о вирусах. Я почему-то воспринял это
как стихотворение. Потом только догадался, что он изложил
мне научную позицию. Познания Вилли были бездонны во многих,
самых неожиданных областях. Например, я однажды открыл, что
он знал Москву до донышка. Мы очутились в гостях у Наташи,
она жила в огромном сталинском доме на Проспекте Мира. Так
он рассказал нам всю историю строительства этого дома,
биографию архитектора, и что на этом месте было до этого.
Наверное, он знал и многое другое, о чем я даже не
догадываюсь.
Вообще, наше общение с Вилли было очень странным. От него
никогда не знаешь что ожидать. Однажды он, например,
рассказал мне о своем знакомстве с Полом Маккарти. И
объяснил, как он говорит по-английски. Оказывается,
знаменитый Битл говорит на «ливерпульском диалекте» и многие
слова произносит совсем не «по-английски». И Вилли
воспроизвел акцент Пола. Действительно, понять его
изучившему английский, невозможно.
Впервые я увидел Вилли на могиле поэта Леонида Губанова. Он
читал стихиру из заупокойного канона на не очень понятном
языке. Потом я узнал, что это старославянский. Он называл
этот язык «протослав». Прото-славянский. Потом стал читать
свои стихи. Мне это совсем не понравилось. Словотворчество
великолепное, а поэзии нет. Хотя, Велимир был бы в восторге.
Недаром их имена так схожи. Вилли и Велимир. Правда Вилли был
не от мира. Я сразу все это и высказал. Но он пропустил мимо
ушей. И после него я пропел на могиле: «Со святыми
упокой&» как положено, на церковно-славянском: «идеже
несть болезнь, печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».
Теперь я пою это самому Вилли.
Использовать его безбрежное знание языков было очень
трудно. Я повторяю, - не знаю никакого языка. И, наверное,
он меня воспринимал как глухонемого. Он так считал, что
если человек не знает хотя бы два-три языка, то он обедняет
свою жизнь до состояния глухонемого. Однажды, перед общей
трапезой, я призвал всех к молитве и прочитал бегло «Отче
наш». Потом мне в голову пришла мысль, чтобы Вилли прочитал
молитву на каком-нибудь древнем языке. Стали решать на
каком. И остановились на языке, на котором говорил Христос. И
Вилли тут же прочитал «Отче наш» по арамейски. Как я сожалею,
что не включил видео в этот момент, ведь фотоаппарат я держал
в руках. Не ценим мы мгновения жизни, думаем, что они будут
повторяться бесконечно. Увы, «неотвратиканье» секунд, как
писал Вилли, умаляет наши шансы. Древние шершавые звуки
ворвались в нашу комнату и расширили ее до библейских
размеров.
Сначала я думал, что Вилли только со мной так поверхностно
общается, оказалось, что это общее впечатление. Это был
очень странный человек.
Какимто образом, мы с ним стали встречаться очень часто. Он
посещал по два вернисажа в день, как правило. И заодно
забегал в разные поэтические клубы, а потом еще и в гости. И
так каждый день. Судя по всему, он никогда не сидел за столом
что-то обдумывая, сочиняя. Он все делал набегу, сразу. Он
не был кабинетным ученым. Его склад был скорее
моцартианским. Он все схватывал налету, из воздуха.
Я смотрю из своего окна глазами Вилли. Когда он был у меня,
то сразу увидел свою Ветеринарную академию, которую закончил.
Я и понятия не имел, что ее можно рассмотреть из моего окна.
Я и сейчас ее не различаю. У выдающихся людей принято
стесняться не престижных ВУЗов, в которых они учились. Они
переписывают свои биографии. Например, да, учился в
Ветеринарном, а потом закончил Гарвард. Действительно, чему в
Ветеринарном можно научиться? Лечить кошечек? Уж, точно не
древним языкам. Вилли не стеснялся, а даже с гордостью
рекомендовался, «ветеринарный врач».
Потом он показал мне правее, на Кузьминский парк и обещал
сводить в какие-то дикие места. На «чумку». «Это страшное
место» - сказал он. Безлюдное и дикое. Вилли знал Москву так
же хорошо, как свои вирусы. И так же, как знал языки. Он знал
не только известную, но и неизвестную Москву. Москву
пустырей, промзон и «чумок».
Я потом разыскал это озеро, которое в народе называется
«чумка» или «ипритное озеро». Географически оно значится как
озеро Круглое. Действительно, страшноватое место. Здесь
был полигон для испытаний боевых отравляющих веществ и где-то
по слухам, есть могильники.
Лингводайвер, лингводизайнер, конструировал слова-кентавры
или муфтолингвы. Например, «неотвратиканье секунд,
предотврачи». Не предотвратил, врачи бессильны.
То, что он знал много языков было трудно проверить. Особенно
мне, я ни одного не знал. Но сами звуки языка на которых он
говорил, можно было расслышать отчетливо. И композитор
расслышала их точно. Он не только знал языки, он слышал их.
Слух у него был абсолютный.
Расслышала это композитор Ираида Юсупова. И Вилли Мельников
стал протагонистом многих ее опер. Вообще, это трудно уложить
в ум. Создать оперу, для неизвестных звуков, которые издает
ее исполнитель. Но это не просто звуки, а звучание
неизвестных языков.
Эти звуки до Вилли никто не знал. Да, и языков таких никто не
знает. Вилли это великий воскреситель языков и культур, - так
назвал его Константин Кедров.
Я никогда не был особо близким другом Вилли. По всей
видимости, он считал не так. И однажды накануне Нового Года
он мне позвонил и предложил встретить Новый Год вместе.
Оказалось, что они с Олей, его женой, хотят встретить новый
Год у меня. Я никогда не встречал Новый Год, жил один, и
собирался сладко поспать под звон курантов. Я считаю; что
Рождество, это праздник, а Новый Год по Новому стилю, это
провокация, созданная для нарушения благоговейного течения
Рождественского поста. И тут же сказал им об этом, будучи
уверен, что такой расклад их никак не устроит. Оказалось, что
устроил. И мы втроем просидели весь Новый Год до утра. Стол
у нас был абсолютно постный. Вилли не обратил на это
никакого внимания, в области гастрономии у него, зиял
ослепительный пробел. К этому времени я уже посмотрел
несколько фильмов о Вилли, в которых говорилось, что это
уникальный феномен. Чудо природы. Для меня это было странно
и удивительно сидеть с ним тет-а-тет. Я не обладал никакими
сверхспособностями и никак не мог его развлечь. Но он быстро
нашел себе занятие. Включив телевизор, он воткнулся в него и
так просидел всю ночь, мгновенно переключая каналы...
Иногда он нас удивлял комментариями. Он оказался глубоким
знатоком попсы. Глубоким знатоком творчества всех популярных
исполнителей. Мало того, он оказался знатоком советского
кино. Он, просмотрев маленький кусочек, тут же атрибутировал
фильм, называл главных героев, год выпуска. И говорил какие
здесь его любимые сцены. Через двадцать минут, сказал он,
будет очень смешная сцена. И просмотрев за двадцать минут
еще двадцать каналов и откомментировав каждый из них, он
переключал на эту «смешную сцену». Удивлять Вилли умел. Я
попытался его удивить, капая на его рыбу лимоном, и
рассказал, как я запекал форель и как готовил кисло-сладкий
соус. Но не удивил, его эта тема совершенно не
интересовала. Он же удивлял постоянно и непрерывно.
Я считаю себя интеллектуалом и телевидение со всей его попсой
глубоко презираю. Поведение Вилли меня потрясло до глубины
души. Я всю ночь нарочно просидел спиной к телевизору. Когда
дело дошло до ананаса, то Ольга заметила на его листочках
нечто живое. «Червячок ползет» - воскликнула она. «Какой
червячок, это гусеница», - возмутился я. Вот тут Вилли,
наконец, оторвался от экрана, подошел к столу и мельком
взглянув, заявил, что это гусеница бабочки «пестрянки».
«Через пару дней гусеница окуклится и будет у тебя летать в
квартире бабочка». Червячка от гусеницы я мог отличить, но
определить по гусенице какая бабочка из нее получится, это
уже превосходило мои познания.
Тогда я решил удивить Вилли изысканными напитками. Я готовил
им свой любимый мартини, смешивая джин с тоником и дорогим
белым вермутом. Так же не щадил льда и выжимал
собственноручно в бокалы апельсины и лимон. На Вилли это не
производило ни малейшего впечатления. Он, вынув соломинку,
выпил мой напиток залпом и опять воткнулся в телевизор. Я
заметил, несколько обиженно, что это любимый напиток
Хемингуэя. Но мое замечание не произвело никакого
впечатления. «Хемингуэй виски пил, лошадиными дозами» -
отшутился он.
Мы с Вилли три раза встречали Новый Год вместе. Первый раз
случайно оказались вместе в павильонах Планетарного
телевидения. Собралось большое, изысканное общество, нас
снимали на камеру и тут же транслировали по Интернету все
тосты и речи. Было множество медийных лиц, иностранцев. Я
думал, что центром внимания станет Вилли, он любил выступать.
Но он оказался в тени. Было много разной выпивки и
диковинных блюд. Я много фотографировал, потом, когда
разбирал фото, увидел Вилли, в окружении трех початых
бутылок: виски, текилы и каберне. И я послал ему фото с
надписью, что как поэт, ты пал низко в моих глазах, просидев
целую ночь возле прекрасных бутылок и не осушив ни одну из
них до дна.
Возвращались мы из этого места втроем. Светало, легкий
снежок ровно усыпал тротуар. И мы шли по пустынной Москве
как первопроходцы. За нами оставались три ровных стежки
следов. Это утро как сейчас стоит перед глазами.
Когда я стал писать этот некролог, мне стали звонить
знакомые, которые и сто лет не звонили, и всегда речь
заходила о Вилли. Они напоминали мне, где встречались с ним,
и как я его с ними знакомил. Оказалось, что встреч было
множество, мы пересекались в самых разных местах. Одна
девушка напомнила, как мы в Коктебеле сидели всю ночь в саду
художника Стаса, пили вино коктебельского завода.
Действительно, тем летом, возвращаясь с пляжа, я неожиданно
на набережной встретился с Вилли. Он был одет совершенно
по-московски. Хлопчатые джинсы с широким ремнем и темная
рубашка с закатанными наполовину рукавами, заправленная в
них. Он не купался, не ходил на пляж, и Коктебель вызывал у
него отвращение своей жарой и толпой отдыхающих. Он любил
прохладу. Он любил зиму. Он был северных кровей до корней
волос. Вот где особенно сказывалось его шведская кровь.
Только к ночи он отходил от зноя, приходил в себя. И удивлял
нас всякими рассказами на разных языках.
А на вернисажах мы встречались постоянно. Куда ни придешь,
там Вилли. И если есть памятная книга, то Вилли обязательно в
нее что-то запишет и нарисует своих драконов с расшифровкой.
Одно время я раза три в неделю ходил на вернисажи в разные
галереи, и неизменно встречал там Вилли, встречались мы и в
поэтических клубах. В салоне Анны Коротковой, в «Подвале №1»,
в Чеховском центре. В «Гластонберри клаб».
Не раз я заводил разговор с Вилли о том, как он непотребно
использует свои способности. Я высмеивал, что весь свой дар
он вложил в перформансы Ираиды Юсуповой. Я предлагал,
например, создать словарь какого-нибудь исчезнувшего языка.
Шумерского или аккадского. Вилли вяло отбивался. Его головой
никто всерьез не интересовался кроме поэтов. Немного расскажу
о его голове потому что тут есть разночтения. Вилли не
просто знал много языков. Он знал никому неизвестные языки.
Языки, у которых нет ни словарей, ни учебников. Знание это
было экстрасенсорным. Когда его призвали в армию, он был
обыкновенным полиглотом, знавшим не больше 7 языков. В том
числе пушту и афгани. В Афганистан его и отправили. Когда
выяснилось, что рядовой срочник знает язык противника, и о
чем-то говорит с мирными жителями, им заинтересовалась
контрразведка и КГБ. И долгодолго таскали его на
«собеседования». Потом он получил ранение и контузию.
Ранение пришлось в височную правую долю. Сам Вилли объяснял
мне, что пуля попала как раз в то место головного мозга,
которое отвечает за символику. То есть, за языки. Обратно в
Россию Вилли доставили в бессознательном состоянии. Не знаю,
сколько точно дней длилась кома. Но Вилли воскрес и выжил. А
потом началось необъяснимое. Духовные сущности стали
разговаривать с ним на неизвестных языках. Языки он стал
воспринимать телепатически. Он вскоре мог разговаривать на
языках даже названия которых не знал. Не знал и кому они
принадлежали. То есть это был уже совсем не полиглот, но
антенна, уникум, экстрасенс.
От обыкновенных полиглотов Вилли сильно отличался.
Например, Сергей Анатольевич Старостин (24 марта 1953, Москва
30 сентября 2005, Москва) как пишут, знал 400 языков. Вилли,
как свидетельствует книга рекордов Гиннеса, знал 108. Хочу
пояснить эти цифры. Старостин говорил, что в активе у него
20 языков, остальные находятся в пассивном состоянии. Он
никогда на них не говорил. У Вилли все 108 языков,
узаконенные книгой рекордов Гиннеса были активными языками.
Он говорил на них хотя бы на перформансах. Я много раз
слышал их. Особенно мне нравился старояпонский. Этот язык
сразу узнавался по звукам кваканья. Еще мне нравилось
шелестение арамейского. По обилию буквы «ш» и отсутствию
звонкой «с», этот язык превосходил все прочие. А сколько он
знал всего этого он и сам не знал. Я как-то пытался
дознаться, всего ведь языков на земле 6 тысяч. «Не-ет, всех
я, конечно, не знаю», - признался Вилли. Но Вилли знал, хотя
это слово «знал» тут не совсем уместно, и такие языки,
которые никогда не существовали. На одном из таких языков он
общался со своим умершим отцом. Нет, Вилли не был полиглотом
в привычном понимании этого слова. Это был локатор. Это был
дешифровщик. Это был создатель символических систем,
соединяющих миры.
Продолжение:
http://www.akrida.ru/news/16605.html
|
